Отрочество. Мои родители. Талмудтора. Начало трудового пути (Книга 1, Глава 2)

В городе Александровске было несколько фабрик, много различных мастерских и больших торговых складов, особенно зерновых, реальное и коммерческое училища, гимназия, два кинотеатра и даже драматический театр. Заметную часть населения составляли евреи. Городская еврейская община была большой и богатой. Евреи, владельцы фабрик и крупные торговцы, постоянно делали значительные взносы в кассу еврейской общины, особенно щедрым был миллионер-хлеботорговец Лещинский. Община построила в городе большую, красивую хоральную синагогу, детский приют, дом для престарелых и больницу с необычайно хорошими условиями для больных.

В еврейской общине города поддерживалась замечательная традиция помощи бедным семьям, особенно перед каждым еврейским праздником и в организации свадеб, вплоть до приобретения приданого невесте. Хоральная синагога была широко известна за пределами города, иногда в ней пел знаменитый кантор Сирота, приезжавший из Америки, а я и мой близкий друг Саша Шаргородский пели в синагогальном хоре. Старостой синагоги был очень популярный и уважаемый в городе человек, доктор Жаботинский. Говорили, что он близкий родственник отца Владимира Жаботинского, ставшего одним из лидеров сионистского движения.

В нашей семье было восемь детей, до меня появились на свет вначале три сестры, затем два брата, после меня — брат и сестра. Достаток в семье был всегда ниже среднего, хотя отец, старшие братья и сестры всегда работали, отец — портным, остальные — на фабриках. Память сохранила самые теплые воспоминания о жизни в родительском доме. В нем царила атмосфера доброты и, как я могу теперь сказать, спокойного оптимизма. Я не помню ни одной серьезной ссоры. Думаю, что все это в основном определялось человеческими качествами отца и матери, к которым мы относились с глубочайшим уважением. О них хочу написать отдельно.

Отец, Исайя, был высокого роста, плотного телосложения. Он был физически сильным и спокойным человеком, при ходьбе держался прямо. В нем совершенно естественно сочетались глубокая религиозность и прогрессивные взгляды относительно политического и социального устройства общества. Официального образования он не получил, но от природы был мудрым и рассудительным человеком, хорошо знал историю, особенно историю еврейского народа и Французской революции. Когда впоследствии он узнал о моих симпатиях к социал-демократам, вероятно, опираясь на исторические аналоги, бросил поистине сакраментальную фразу: «Революционеры хороши до тех пор, пока они не приходят к власти, получив власть, они прежде всего перебьют друг друга».

Отец прилично знал три языка: с мамой говорил на идиш, за обедом ко всем обращался на древнееврейском, а в остальное время говорил по-русски. На древнееврейском читал Пятикнижие Моисея. Мне запомнилось его совершенно особенное, без преувеличения, благоговейное отношение ко всему, что касалось образования. От детей он требовал уважительного отношения ко всем учителям без исключения, бдительно следил за выполнением школьных заданий, очень тяжело переживал, когда кто-то из детей должен был вместо учебы идти работать. Думаю, что отцу я прежде всего обязан тем, что с малых лет и до преклонного возраста люблю учиться, люблю книги. И еще одно хорошо запомнившееся качество отца — он с огромным уважением относился к жене, моей матери, хотя она была безбожницей.

Мать, Рахиль, осталась в моей памяти молодой, легкой, чистой и очень доброй. Она была небольшого роста, со светлыми густыми волосами и яркими синими глазами. У нее были тонкие черты лица и аккуратная фигура, двигалась она быстро и изящно. Она отличалась веселым характером, большой любознательностью, исключительной чистоплотностью и… кулинарным талантом. Мама никогда не скрывала своих рецептов и, если спрашивали, щедро делилась секретами своей кухни с подругами и соседками. Очень любила театр и еврейские праздники, тщательно к ним готовилась с соблюдением всех правил и установлений. В Бога не верила, но по праздникам и субботам всегда вместе с отцом ходила в синагогу. Умела хорошо шить на швейной машинке и художественно вышивать, всему этому обучила дочерей. Она постоянно проявляла повышенный интерес к политике, остро переживала социальную несправедливость и ограничение свободы личности. Такое же отношение к этим проблемам она привила и детям. Она настолько серьезно относилась к борьбе с самодержавием, что неоднократно бралась расклеивать по городу крамольные листовки. А дома у нас с согласия родителей частенько собирались молодые люди различных политических взглядов: социал-демократы, эсеры, сионисты, анархисты. Эти встречи проводились под видом вечеринок. На стол ставили вино и закуски. А мать в это время стояла на часах, должна была дать сигнал о приближении жандармов. А когда это случалось, собравшаяся молодежь начинала петь и танцевать.

Вероятно, под влиянием матери, в условиях того далекого бурного времени в моей жизни общественные интересы на много лет отодвинули на второй план личные. Уже став взрослым, я осознал, насколько большое влияние именно в период отрочества оказала семья на формирование моей жизненной позиции и какими цельными личностями были мои родители. В нашей чисто рабочей семье все любили музыку, песни, театр. Дома был граммофон и много пластинок. Часто вечерами слушали классическую музыку — Бетховена, Моцарта и Баха, а также арии из опер в исполнении Шаляпина, Карузо, Собинова и Неждановой.

Тухачевский, Буденный, Ворошилов ( книга 1-я, глава 5-я)

Мне довелось несколько раз встречаться с Тухачевским, он всегда держался очень просто, свои мысли излагал ясно. Помню, как в Павлодаре он вышел из вагона на железнодорожном вокзале в простой гимнастерке, подпоясанной широким ремнем, на голове буденовка с большой красной звездой. Ему тогда было 25—26 лет. Его окружили бойцы, он рассказал какой-то анекдот, все смеялись, и он сам заразительно хохотал.

Тухачевский был талантливым военачальником, с его назначением командующим Западным фронтом там очень быстро коренным образом изменилось положение. Мне приходилось беседовать с бойцами, которые воевали под командованием Тухачевского. Они с восторгом говорили: «С этим Суворовым мы не пропадем». В 1919 году сформировалась так называемая военная оппозиция. Ее режиссером был Сталин, оставшийся в тени, а формальным главой считался Ворошилов. Помню, что в эту оппозицию входили Буденный, Гусев, Тимошенко, люди в военном отношении малограмотные. Эти «архиреволюционеры», прикрываясь революционными фразами, не доверяли бывшим царским офицерам, которых Троцкий поставил на многие командные посты в Красной армии. Эти оппозиционеры также были сторонниками партизанской войны с опорой в каждом крае на отряды, сформированные из местного населения, и не желали подчиняться верховному, централизованному командованию. Исходя из такой позиции, Сталин, Ворошилов и Буденный считали, что 1-я Конная армия, состоявшая преимущественно из кубанских и донских казаков, не должна удаляться от родных мест. В результате была сорвана Польская кампания: вместо того чтобы подкрепить левый фланг наступавших на Варшаву частей Западного фронта, 1-я Конная армия и еще несколько соединений Южной группы войск топтались на юге. Началось быстрое отступление частей Красной армии на Западном фронте. Учитывая, что наступление на Западном фронте сопровождалось очень большим напряжением сил, последовавшее неожиданное отступление на исходные позиции катастрофически повлияло на боеспособность Красной армии. Пришлось заключить мир с Польшей на условиях, значительно худших, чем предполагалось первоначально. По законам военного времени виновных в провале Польской кампании в связи с отказом выполнить приказ верховного командования должны были предать суду ревтрибунала. По трудно объяснимым мотивам Ленин защитил виновных.

В Павлограде в конце лета 1919 года я впервые увидел Буденного и Ворошилова. Человек среднего роста, широкоплечий, с большущими усами, стоя на тачанке, пытался обратиться с речью к своим бойцам и гражданам Павлограда. Но никакой речи не получилось. Буденный не мог связать и трех слов,махнул рукой и начал разглаживать свои усы. Он, улыбаясь,сказал: «Со мной сюда приехал мой комиссар, Клим Ворошилов, у него хорошо язык подвешен, он вам все расскажет». И действительно, вечером в здании кинотеатра был назначен митинг для всего Павлоградского гарнизона, на котором выступил Ворошилов. Я внимательно вслушивался в его речь, мне хотелось уловить какую-то мысль, получить какие-то сведения. Но напрасны были мои надежды — Ворошилов почти полтора часа говорил, но не обогатил сознание слушателей ни мыслями, ни фактами. Я знал, что Ворошилов — бывший слеcарь Гартмановского завода из Луганска, мне хотелось проверить, как выросли рабочие за период Гражданской войны. Я знал многих рабочих, которые поражали меня своей оригинальной мыслью и эрудицией. Но Ворошилов мне казался просто серым человеком. Он в своей речи снова напомнил, что нужно быть бдительными, что враг не спит, что к революции присосалось много чужаков, был прямой намек на бывших офицеров царской армии. Но уже в 1920 году где-то промелькнуло имя Сталина, говорили, что он в армии играет роль Аракчеева и всех берет под подозрение. Уже в наше время, как в тумане, носились слухи о недоверии к Тухачевскому, Егорову, Уборевичу, Корку и даже к начальнику штаба Реввоенсовета республики Сергею Сергеевичу Каменеву. Говорили, что Сталин называл бывших офицеров «золотопогонниками». Сталин еще не думал о том, что в скором времени он оденет золотые погоны всем командирам, сам себя украсит золотыми погонами и красными лампасами, присвоит себе звание генералиссимуса. Суворов должен перевернуться в гробу: человек, никогда не бывавший на фронте, имевший весьма смутное представление о военном деле, становится генералиссимусом. .