Встречи с Троцким

Встречи с Троцким
Книга 1 Часть 1 Глава 7
1919 год
В это время на военном самолете в Екатеринслав прибыл Л. Троцкий, председатель Реввоенсовета республики. На Брянском заводе был срочно организован митинг, куда направили своих представителей все заводы города и военные части, находившиеся в районе Екатеринослава. Несколько человек, среди котрых оказался и я, были направлены на митинг от 7-й дивизии. В одном из цехов завода собралось около 3 тысяч человек, примерно столько же расположилось снаружи цеха. В этом цеху была небольшая сцена, предназначенная для выступлений рабочей самодеятельности.

Митинг открыл Василий Аверин, бывший рабочий Брянского завода, а в ту пору председатель Екатеринославского ревкома. Вначале выступили рабочие. Они резко критиковали Советскую власть, их главное обвинение сводилось примерно к следующему: Советская власть не выполняет своих основных, можно сказать, программных обещаний — земля крестьянам, фабрики рабочим. Затем на сцену поднялся Л. Троцкий в полувоенном костюме защитного цвета и военной фуражке. Говорил он около двух часов, естественно, без бумажки. Хотя речь его была посвящена обстановке на Юго-Западном фронте, он очень широко пользовался историческими обобщениями
и сравнениями. Помню, что вначале он сравнил положение, сложившееся на Юго-Западном фронте, и особенно вблизи Екатеринослава, с ситуацией перед разгромом Парижской коммуны, а затем очень ярко нарисовал картину расправы с коммунарами после падения Коммуны. До этого митинга я слышал об ораторском таланте Троцкого, но впечатление от его речи на Брянском заводе передать трудно. Л. Троцкий своей убежденностью, силой духа, глубиной и ясностью анализа сложившейся ситуации и возможных последствий ее развития кардинальным образом изменил настроение слушавших его рабочих. В конце речи он подробно и конкретно изложил, что необходимо делать. Тут же в цеху началась запись добровольцев в вооруженные рабочие отряды, записалось несколько тысяч человек. Эти отряды вместе с регулярными частями Красной армии на какое-то время остановили продвижение Добровольческой армии, что позволило провести перегруппировку сил, прекратить панику, организованно отвести фронтовые тылы. Юго-Западный фронт был спасен от, казалось бы, неминуемого разгрома. Я был свидетелем того, как один человек благодаря своим выдающимся организаторским способностям, ораторскому таланту и силе духа сумел коренным образом изменить почти безнадежное положение. Та первая встреча на Брянском заводе заняла особое место в моей памяти. Вероятно, это объясняется очень напряженной прифронтовой обстановкой в то время и неожиданным поворотом событий после выступления Троцкого. Несколько позже я узнал, какая огромная и сложная работа была проделана в первую очередь именно Троцким по организации регулярной армии, и понял, что вряд ли кто-либо другой смог бы выполнить ее в тех сложнейших условиях. Я как политработник Красной армии видел, насколько разнородные группы людей постепенно вливались в Красную армию: солдаты прежней царской армии, вновь мобилизованные рабочие и крестьяне, как правило, наспех обученные военному делу, красногвардейские и махновские отряды и даже мелкие банды и бывшие петлюровцы. Надо было подчинить эту разношерстную массу людей с самыми разными личными и групповыми интересами единой дисциплине ради достижения общей цели. Троцкий сумел это сделать, широко привлекая к руководству войсками офицеров царской армии.

Возвращаюсь к моей работе в госпиталях. Довольно часто госпитали посещали руководители Красной армии — С. С. Каменев, Э. М. Склянский и даже Л. Д. Троцкий. Чаще они заглядывали в госпиталь Реввоенсовета республики.

Запомнилось одно посещение Л. Д. Троцким этого госпиталя, когда мне пришлось отвечать на его вопросы. Он прибыл со своим заместителем Э. М. Склянским и личным секретарем Пикулем. Вначале они обошли все палаты, беседовали с ранеными, находившимися на излечении, спрашивали об уходе за ними, о питании, а также об общих социальных и политических проблемах, волнующих их. Многие раненые довольно критически высказывались в адрес советской власти, они получали письма от родных, в которых описывались очень мрачные картины реальной жизни.

Закончив обход госпиталя, Троцкий и сопровождающие его вошли в комнату культпросвещения. Такие комнаты были во всех военных госпиталях Москвы. Все расселись возле длинного стола. Я украдкой рассматривал его, пока главный врач госпиталя отвечал на вопросы Троцкого. У него было очень энергичное лицо, а из-за пенсне на собеседника внимательно и спокойно смотрели карие, чуть улыбающиеся глаза. Главный врач закончил отвечать на вопросы, Троцкий обратился ко мне как исполнявшему в то время обязанности комиссара госпиталя. Вот несколько из запомнившихся вопросов:
1. Какая политическая работа проводится в госпитале?
2. Читают ли раненые газеты, интересуются ли тем, что происходит в стране и партии?
3. Как раненые относятся к внутрипартийным разногласиям?

Говорил Троцкий спокойно, совершенно не жестикулируя, руки лежали на столе. Я отвечал на вопросы, сказал, что раненые газеты читают и очень заинтересованно обсуждают положение и в стране, и в партии. Помню, что Троцкий усмехнулся и спросил:
— А как раненые реагируют на то, что в партии оформились отдельные фракции?
Я сказал, что среди раненых есть сторонники и децистов, и рабочей оппозиции, а некоторые лично знакомы со Шляпниковым, Лутовиновым, Медведевым, знают их по прошлой подпольной работе в царское время.

После этого Троцкий поинтересовался, а как я, политрук Московских военных госпиталей, отношусь к оппозициям в партии. Признаться, вначале я несколько растерялся, но быстро собрался с духом и ответил:

— Мне кажется, что сам факт появления оппозиций можно асценивать положительно, тем более что к оппозициям примкнули и их возглавили старые большевики, бывшие подпольщики с большим стажем, в искренности которых невозможно сомневаться. — Тут я решил продемонстрировать свою эрудицию и добавил: — Мне известно, Маркс и Ленин считали, что режим жесткой диктатуры пролетариат должен осуществлять только на первой, наиболее сложной фазе революции, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть. А сейчас Гражданская война заканчивается, большевики укрепились и поэтому можно допустить в партии различные фракции, это поможет избежать ошибок.

Троцкий спокойно ответил:
— Вы стоите на правильных позициях, в существовании оппозиций есть положительный момент.
Этот ответ меня очень удивил, я знал, что в официальных выступлениях Троцкий осуждал оппозиции в партии. Перед уходом Троцкий пожал всем руки и бросил фразу:
— Надо с большим вниманием и чуткостью относиться к раненым, у них большие заслуги перед революцией.

Я долго находился под впечатлением визита Троцкого в госпиталь. Пожалуй, меня больше всего поразило не то, что он говорил, а простота его обращения с людьми и интерес к мнению этих людей. Мне трудно было переварить, что один из самых популярных вождей революции, председатель Реввоенсовета республики, поинтересовался моим мнением, еще совсем молодого человека, по очень сложному вопросу оппозиций в партии.

----------------------------------------

Вскоре я по делам поехал на несколько дней в Москву. В эти дни студенты организовали митинг в театре Зимина на Малой Дмитровке, посвященный вопросам культуры и литературы. Было известно, что выступит Троцкий. Мне удалось попасть на этот митинг. Театр был забит до предела, а Театральная площадь и Малая Дмитровка были запружены народом, люди хотели если не послушать, то хотя бы увидеть легендарного героя русской революции. Тогда в народе еще так считали. Как видно, в ЦК партии были обеспокоены, прислали военные части во главе с Подвойским, который прибыл верхом на коне. Когда Троцкий подошел к трибуне, молодежь и студенты устроили небывалую овацию, продолжавшуюся минут 15—20. Троцкий никак не мог начать говорить. Я успел занять место в первом ряду и внимательно рассматривал его. В его черных волосах появилось много седины, щеки стали одутловатыми, глаза блестели нездоровым лихорадочным блеском, он непрерывно поправлял свое пенсне. Это уже был не тот Троцкий, которого я впервые видел и слушал в 1919 году перед нашим отступлением из Екатеринослава. Но и на этот раз он говорил ярко, образно, увлекательно, хотя тема доклада не имела отношения к политике. Он сделал блестящий анализ основных направлений в литературе и в заключение призвал молодежь серьезно читать старых классиков, на которых воспиталось не одно поколение революционеров. После доклада снова овация, и, когда Троцкий садился в машину, народ непрерывно кричал ура.

Год 1927

Я вошел в Главконцесском и доложил секретарю Троцкого о моем приходе. Войдя в кабинет Троцкого, увидел сидящего за столом человека в белоснежном костюме. Через стекла пенсне на меня смотрели серо-зеленые немигающие глаза. Почему-то бросилась в глаза резкая поперечная линия на нижней губе. Лицо показалось мне несколько одутловатым. В правой руке Троцкий держал красную папку, очень напомнившую мне папку с так называемым «ленинским завещанием», с содержанием которого познакомил меня в 1924 году секретарь Иваново-Вознесенского губкома Семен Зорин. Троцкий пригласил меня сесть поближе к письменному столу, включил стоявший на столе вентилятор и сказал:

— Вентилятор должен работать не столько для охлаждения воздуха, как для создания шумового фона в связи с большим любопытством шпиков.

Я был поражен: трудно было представить, что в 1927 году велось постоянное подслушивание разговоров многих членов ЦК. Я начал рассказ о положении в Ленинграде с выступления Зиновьева на собрании Путиловского завода, охарактеризовал смешное положение, в которое попал бывший председатель Коминтерна и ближайший соратник Ленина. Напомнил о телеграмме ЦК, которую прислали Зиновьеву прямо на Путиловский завод. Тут же я прибавил от себя:

— Зиновьев на Путиловском заводе так же «сдрейфил», как накануне Октября.

Троцкий усмехнулся, вероятно, вспомнил свои «уроки Октября». Затем бросил реплику:

— Григорий Евсеевич теперь хорошо понимает свою роковую ошибку, когда он в 1924 году, сразу же после кончины Владимира Ильича, сочинил легенду о троцкизме, о меньшевистском уклоне внутри партии.

Я решился уточнить:

— Нет, Лев Давыдович, не только он совершал ошибки, совершали ошибки все члены Политбюро, в том числе и вы, когда в свое время вы не смогли снять Сталина с поста генсека.

И дальше я решил раскрыть перед Троцким свое понимание «ошибки» Зиновьева и Каменева накануне Октября. Ошибки Зиновьева и Каменева, выражаясь словами Ленина, «были не случайны». Троцкий остановился, посмотрел на меня своими немигающими

глазами и спросил:

— Как это понять?

Я решительно выпалил:

— А так, Лев Давыдович, что Россия в 1917 году не созрела для социалистической революции.

Мне казалось, что организатор Октябрьской революции назовет меня меньшевиком, сторонником Мартова и Дана. Но этого не случилось. Троцкий ушел от этого вопроса и какое-то время молчал. Затем прошелся несколько раз по кабинету, сел в кресло и стал развивать свою мысль:

— Я хотел бы, чтобы ленинградские товарищи поняли, что после смерти Владимира Ильича партия переживает кризис: либо она пойдет по новому, демократическому пути, либо переродится, станет правительственной партией государственного капитализма… Сохранится лишь фасад социализма, но по сути это будет система государственного капитализма… В условиях России это приведет к абсолютизму.

Я слушал Троцкого внимательно, не хотел пропустить ни одного слова. Троцкий продолжал:

— Мы должны, опираясь на передовую, более сознательную часть партии, всячески добиваться консолидации всех сторонников демократического пути. Думаю, что теперь это понимают Зиновьев, Каменев, передовые рабочие Ленинграда, Москвы, Урала... Полагаю, что скоро это поймут и Бухарин, Рыков, Томский. Тогда можно будет выработать новую программу, суть которой я называю демократическим социализмом. Троцкий говорил так, словно он беседовал не с одним человеком, а обращался к большой аудитории, к рабочему классу, к народу. Я вначале решил, что один из вождей русской революции и главный руководитель Октябрьского переворота пришел к выводу, что диктатура одной партии себя изжила, что она неизбежно приведет к неограниченной тирании. И тут Троцкий стал говорить, что нужно во что бы то ни стало оппозиции остаться в партии, чтобы внутри партии объединить все живые силы против складывающейся олигархии партийной бюрократии. А в связи с этим необходимо распустить организационно оформленные оппозиционнные группы. Я был не просто поражен таким неожиданным выводом, а оглушен. Какое-то время не мог собраться с мыслями. Трудно было поверить, что в 1927 году, после того как сталинская клика уже на протяжении нескольких лет, особенно после смерти Ленина, ведет активную и вполне успешную деятельность для ликвидации в партии всех оппозиционных группировок, Троцкий

еще не осознал бесполезность борьбы в партии за новый демократический путь. Неужели он не видел, что из партии в первую очередь исключаются сторонники демократических методов руководства? На поддержку каких слоев в обществе и партии он рассчитывал? Я мысленно наметил план моих возражений и попросил разрешения изложить свою оценку ситуации. Троцкий предложил мне высказаться. Вот что я говорил:

— Лев Давыдович, разве вы не видите, что момент упущен? Объединяться против узурпатора надо было в 1923—1924 годах. А в те годы большинство занималось нападками на тех, кто критиковал «ленинский» ЦК, взаимными перебранками и схоластическими спорами о возможности построения социализма в одной стране. В то же самое время Сталин, пользуясь своим положением генсека, заменял секретарей губкомов и политработников в армии, подбирал верных ему людей в органы ГПУ. И на сегодняшний день создан такой аппарат подавления, что ЦК может не только избавиться от всех критиканов в партии, а подавить всякое инакомыслие в стране. А что произошло с ленинградским пролетариатом? Лучшая часть погибла на полях Гражданской войны, худшая — примазалась к партийному и государственному аппарату. Изменилась социальная основа рабочего класса в связи с большим притоком крестьян в города, я могу это проиллюстрировать по Ленинграду кокретными цифрами. В государственный и партийный аппараты пришли абсолютно безыдейные люди с чисто мелкобуржуазной психологией. Все это является основой перерождения партии, и послужит базой для неограниченной диктатуры небольшой группы в партии. Всем многочисленным новым членам партии, а особенно партийным чиновникам всех рангов, не нужен демократический социализм, они как огня боятся демократии. Что же касается вождей, руководивших революционным движением масс, то они после свершившегося социального переворота либо умирают, как Ленин, либо их казнят, как Дантона и Робеспьера, либо их ссылают в «места не столь отдаленные». Вероятно, это закономерно для всех революций, буржуазных и пролетарских.

Все это я произнес на одном дыхании и довольно возбужденно. Троцкий заметил мое волнение, положил руку мне на плечо и сказал:

— Я вижу, вы много думали над всем происходящим в партии и стране и тяжело это воспринимаете. Вы мыслите философски, вы кажется избрали своим научным направлением философию?

Я ответил:

— Да, меня очень интересует история философии, особенно меня привлекает Спиноза.

Троцкий попросил меня успокоиться. Я заметил, что моя взволнованная речь его задела. Но я, используя редкую возможность, решил продолжать разговор и задал такой вопрос:

— Лев Давыдович, не думаете ли вы, что Ленин во всех своих основных работах акцентировал внимание на «рабоче-крестьянской диктатуре», а не пролетарской, и что он втайне мало верил в революционную миссию русского пролетариата, органически связанного с крестьянством?

И дальше поставил Троцкому психологический вопрос:

— Не думаете ли вы, что казнь его брата, Александра Ильича, оказала сильное влияние на психику и сознание Ленина… Ведь Ленин на протяжении всей своей политической борьбы пытался связать марксизм с народничеством либо с бланкизмом. Троцкий широко улыбнулся и сказал:

 «Вы правы, в этом вся суть ленинизма, именно в крестьянском вопросе… Те, кто хватался за крестьянский вопрос, скрывали свое недоверие не только к русскому пролетариату, но и к пролетариату европейскому… К этому, по существу, и сводилась критика моей пресловутой теории перманентной революции, которая так неоднократно извращалась не только «бухаринской школой», но и моими теперешними друзьями — Зиновьевым и Каменевым. И тут же добавил: —Вы-то как ученый-марксист знаете, что теория перманентной революции принадлежит ни мне, ни Парвусу, а Марксу. Дальше Троцкий говорил, что ни Маркс, ни Энгельс никогда не считали, что проблема социализма может быть решена в пределах одного нацинального государства… Если же такие попытки будут сделаны, то такой социализм будет мало отличаться от зубатовщины, то есть от социализма полицейского. Троцкий еще раз развивал такую мысль, что государственный капитализм Запада будет иметь преимущество перед русским социализмом, так как он не лишает рабочих права отстаивать свои экономические и политические интересы… Государственный капитализм плюс демократия ближе к коммунизму, чем полицейский социализм.

На этом наша беседа прервалась, вошел секретарь и сказал, что есть срочное дело. Троцкий проводил меня до двери кабинета, пожал руку и сказал, что рад такому откровенному разговору.

С каким-то смутным чувством я вошел в квартиру Белобородова. В небольшой комнате, направо от входной двери, лежал больной Белобородов, он страдал приступами грудной жабы. Жена заботливо ухаживала за ним. Возле кровати на стуле в большой банке лежали немалые суммы денег. Как я потом узнал, эти деньги приносили Белобородову многие ответстственные работники, в том числе Енукидзе, тогда секретарь Президиума ВЦИК. Деньги предназначались для поддержки старых большевиков, исключенных из партии и снятых с работы. Это мне напомнило кассы взаимопомощи времен старого подполья. Белобородов и мне предложил «прожиточный минимум». Я категорически отказался взять деньги, сказал, что немного зарабатываю литературной работой. Белобородов интересовался положением в Ленинграде. Мне не хотелось его волновать, поэтому я обрисовал более радужную обстановку, чем она была на самом деле. Но я отметил, что забастовки и стачки в Советском Союзе невозможны, карательные органы сразу прибегают к жестким мерам подавления... Не то, что в дореволюционное время. Затем добавил:

«Вы и сами хорошо это представляете, будучи народным комиссаром внутренних дел».

На бледном и измученном лице Белобородова появилась печальная улыбка, он ответил:

«Да, власть все больше переходит в руки авантюриста, у которого нет ничего святого. Если этого „повара“ не остановят в ближайшее время, страну постигнут большие беды».

Рядом с комнатой, где лежал Белобородов, находилась довольно большая комната с длинным столом, покрытым клеенкой. Вокруг стола сидело несколько молодых людей, которые от руки переписывали новую большую статью Троцкого под названием «На новом этапе». Я тут же начал читать эту статью. В литературном отношении она представляла собой блестящий памфлет с глубоким философским анализом нашей действительности, создавшейся после смерти Ленина. В статье обосновывалась необходимость перехода партии и страны к широкой демократии, давалась резкая критика бюрократического руководства в партии и в государственном аппарате. Обстоятельно анализируя процесс перерождения партии, Троцкий подтверждает свою прежнюю теорию о термидоре.

Когда я переписывал эту статью, вошел Троцкий, он сразу узнал меня, пожал руку и пригласил в свою комнату. Я вошел, комната была длинной, но узкой. На полках и на полу много книг, журналов и газет. На небольшом столике лежала какая-то рукопись. Троцкий усадил меня на стул, несколько раз прошелся по комнате. Я всматривался в черты величайшего трибуна и революционера нашей эпохи. Он был во главе революции 1905 года при царизме, возглавил Петроградский Совет при Временном правительстве, осуществлял практическое руководство Октябрьским переворотом 1917 года и, наконец, в тяжелейший период Гражданской войны возглавлял Реввоенсовет республики. Троцкий всегда находился на самых тяжелых участках, где часто решалась судьба не только какой-то военной операции, но и самой советской власти.

1918 год. Создавалась Красная армия из мобилизованных крестьян, бывших солдат царской армии, из партизанских отрядов, из беженцев, убегавших от белых армий, и только в небольшой части из надежных рабочих отрядов, латышских стрелков и балтийских моряков. К тому же имели место местнические, анархические настроения некоторых партийных деятелей, занявших высокие посты в Красной армии. Они не желали подчиняться центральному военному командованию, противились привлечению в армию военных специалистов бывшей царской армии, и уже тогда начали группироваться вокруг Сталина. А в стране разруха, голод, холод, тиф и холера. Нужно было обладать совершенно особыми качествами, чтобы в таких невероятно сложных условиях успешно руководить созданием боеспособной армии, которая противостояла регулярным, хорошо оснащенным белым армиям, и одновременно постоянно находиться на наиболее критических участках боевых операций. Прибытие Троцкого коренным образом изменяло обстановку. Так было летом 1918 года под Казанью, летом 1919 года на Юго-Западном фронте в районе Екатеринослава, осенью того же года под Петроградом. Благодаря редкостной силе духа, огромной энергии, целеустремленности, организаторскому и ораторскому таланту и личной храбрости ему удавалось буквально спасать армию или фронт от, казалось бы, неминуемого разгрома. Прошло десять лет советской власти, обязанной Л. Д. Троцкому более, чем кому-либо другому, своим

существованием. И вот он становится главным объектом атак со стороны партийного и советского аппаратов. Сталинская клика боится его популярности в народе, партии и армии, лихорадочно ведет подготовку к его аресту и высылке.

И вот я нахожусь в домашней обстановке рядом с этим человеком, который просит меня рассказать о положении в Ленинграде. Почему-то я не смог сразу сосредоточиться, мое внимание было приковано к очень грустному лицу Троцкого, к седине в его волосах. Мне пришлось сделать усилие, чтобы начать рассказывать. Я говорил примерно следующее: «Рабочие Ленинграда возмущены решениями Х съезда партии, в Ленинграде много оппозиционеров, их исключают из партии, лишают работы, за ними устанавливается слежка». Высказал я и свое личное мнение: «На данном этапе оппозиция бессильна, она не может обратиться к народу, так как не располагает никаким печатным органом, не имеет доступа на радио. Но даже если бы и была сделана какая-либо попытка обратиться к партии и народу, любые действия были бы немедленно подавлены. Весь огромный карательный аппарат в руках сталинской клики».

После такой невеселой моей информации я просил Льва Давыдовича ответить на ряд вопросов, по которым хочу узнать именно его мнение. И добавил, что то, о чем я буду спрашивать, интересует очень многих. Троцкий сел с одной стороны столика, я с другой, и между нами начался откровенный диалог, когда я больше задавал вопросы, а он отвечал. Мне удалось наконец-то сосредоточиться, я все очень хорошо запомнил.

Троцкий: Надо довести до рабочего класса и членов партии мысль о новом этапе развития нашей революции.

Я: В чем в основном заключается этот новый этап?

Троцкий: Новый этап — это сочетание системы государственного капитализма с термидором. Мы выступаем против того и другого, стоим за демократическое развитие социализма.

Я: Всегда ли наблюдается связь между перерождением правящей партии и социальной революцией?

Троцкий: Да, термидор отражает те процессы в обществе, которые начались еще со времени начала нэпа, то есть с момента формирования новой буржуазии в стране, особенно кулачества.

Я: Не думаете ли вы, что верхушка партии может переродиться по причине, заложенной в психике человека, в самой тенденции во что бы то ни стало удержать за собой власть и

привилегированное положение?

Троцкий: Я вовсе не исключаю психологического фактора, стремления политиков управлять, господствовать над подчиненными. Но такие люди тоже зависят от той социальной среды, в которой формируется их облик.

Я: История показывает, что во все времена были деспоты, тираны, но социальная сущность их была разной, правда, основой тирании всегда была бюрократическая верхушка. Не думаете ли вы, Лев Давыдович, что сама пролетарская диктатура

и однопартийная система неизбежно порождают такую бюрократическую верхушку, олигархию?

Троцкий: Когда мы в Октябре совершили переворот, расчет был на диктатуру пролетариата, а не на диктатуру над пролетариатом.

Я: Как же вы могли исходить из этого принципа, если хорошо знали, что русский пролетариат малочислен, и его сознание, культура еще не достигли необходимого уровня… Ведь Маркс и Энгельс, выдвигая идею пролетарской диктатуры, исходили

из опыта английской промышленности и исторической традиции английского пролетариата. Вам также известен ответ Маркса Вере Засулич по этому вопросу.

Троцкий: Да, мне и Ленину все это было известно. Но в Октябре мы ставили перед революцией две задачи: окончательно ликвидировать абсолютизм, покончить с Домом Романовых, отобрать землю у помещиков и передать ее трудовому крестьянству. Это удалось сделать. Вторая задача была более сложной — предполагалось дать импульс социалистическому движению в европейских странах. Вторая задача не была решена, и это явилось главной причиной внутрипартийных разногласий… Вынужденная уступка русской мелкой буржуазии, составляющей подавляющую часть населения России, была результатом краха наших надежд на социалистическую революцию в Европе.

Я: Придерживаетесь ли вы сейчас теории перманентной революции?

Троцкий: Вы как ученый-марксист хорошо должны знать, что перманентная революция придумана не мною и не Парвусом. Ее теория впервые предложена Марксом и Энгельсом и развита Лениным. Социализм может победить только во всемирном масштабе, революция в одной стране должна породить революционный процесс в других странах — это своеобразная цепная реакция. Но отсюда вовсе не вытекает, что победа социализма неизбежно связана с диктатурой пролетариата… Социализм может одержать победу и в условиях парламентаризма, если большинство в парламенте составят представители

рабочего класса.

Я: К этой мысли накануне смерти пришел и Фридрих Энгельс — я это знаю. Но совместим ли социализм с однопартийной системой и отсутствием демократии? Ведь сегодня практически отсутствует возможность у различных групп в партии изложить свою точку зрения.

Троцкий: Политический и исторический опыт, особенно после смерти Ленина, свидетельствует, что без широкой демократии, без права рабочих группироваться вокруг платформ социализм остается мифом или утопией.

Я: Признаете ли вы сейчас, что ваша позиция, а также позиция Зиновьева и Каменева по вопросу о группировках на Десятом съезде партии была неправильной? Ведь и вы, и Зиновьев, и Каменев на десятом съезде вели самую ожесточенную борьбу с рабочей оппозицией, с демократическими централистами, вообще не допускали никакой мысли о легитимности фракций и группировок?!

Троцкий: Это была самая грубая наша ошибка. Партия без свободного обсуждения экономических, политических и идеологических вопросов не политическая партия, а иезуитский орден.

Я: Лев Давыдович! Скажите, как, по вашему мнению, может сложиться положение в партии и в стране после пятнадцатого съезда?

Троцкий поправил пенсне, наморщил лоб, широким шагом прошелся по своей узкой комнатушке, затем остановился против меня и заговорил. Я почти полностью запомнил всю аргументацию Троцкого.

— Положение в стране и партии, — говорил Троцкий, — сейчас окончательно определилось. Страна пойдет не по пути

социализма, а по пути государственного капитализма, прибыль и заработная плата, эти типичные черты любого капиталистического общества, останутся и в Советском государстве… Сохраняется и категория прибавочной стоимости, то есть эксплуатация рабочего класса. Эта прибавочная стоимость, с одной стороны, станет экономической основой капиталистического накопления и расширенного воспроизводства, с другой стороны — колоссальным фондом для оплаты огромной массы привилегированного чиновничества, для содержания армии и ГПУ, а также для содержания огромной оравы политических авантюристов за рубежом… Вместо социально-экономических классов формируются касты, положение которых будет различаться как по материальным доходам и бытовым условиям, так и по правовому признаку. Профсоюзы в нашей стране лишены возможности защищать интересы рабочего класса, лишены права бастовать и устраивать стачки… В стране будет господствовать небольшая кучка людей, из среды которых неизбежно будет выдвигаться одна персона, расправляющаяся со всяким

инакомыслием… Творчество будет проявляться только в области техники, так как она нужна прежде всего для самозащиты кастового строя… Партия будет опираться на армию и карательные органы… Суд, прокуратура будут пользоваться не законом или конституцией, а капризами и произволом тирана либо олигархии… Не нтернациональные интересы пролетариата, а национальные стремления будут превалировать в политике… Патриотизм неизбежно перерастет в национализм… В ближайшие годы страна пойдет по пути фашизации, фашистские методы руководства страной будут проявляться под флагом сохранения единства партии… Подавление элементарной демократии в нашей стране скомпрометирует во всем мире идею пролетарской диктатуры, от нас отвернутся передовые рабочие Англии, Америки, Франции, Италии, скандинавских стран, Японии. Зато в нашем хвосте будут плестись всякие политические интриганы восточных стран и Африки… Вокруг нас будут группироваться все отсталые элементы мира.

Я: Следует ли отсюда сделать вывод, что социал-демократы, меньшевики и эсеры были правы в своих прогнозах?

Троцкий: Мы должны признать, что совершили целый ряд политических ошибок, когда оттолкнули от себя подлинных революционеров, отдавших свои жизни рабочему классу… Все силы демократии должны объединиться, чтобы спасти рабочее движение от фашизма. Фашизм это не только типично немецкое явление или итальянское — он способен заразить все мировое рабочее движение… Россия не сможет остаться в стороне от так называемого национал-социализма… Снова на историческую арену может подняться русский шовинизм.

Я: Практически вопрос стоит так: что делать? Как уберечь рабочее движение от влияния фашизма? Какова тактика на ближайшее время?

Троцкий: Сейчас нам надо организационно разоружиться, распустить группы и фракции, чтобы сохранить передовые силы партии. Это может показаться вам странным, но к этому нас вынуждают обстоятельства. Скоро должны примкнуть к нам новые силы, те силы, которые до сих пор вели борьбу с нами… Уже сейчас готовится удар по тем, кто помог Сталину разгромить оппозицию на пятнадцатом съезде, кто, вопреки указаниям Ленина, поддержал Сталина в критический период. Ни в Политбюро, ни в самом ЦК партии нет единства, там тоже имеются три группы: открытых сталинцев, бухаринцев и вечно колеблющееся болото. Теоретически мы сильны, но выпустили из своих рук аппарат — это ахиллесова пята всей нашей политики — это надо признать со всей откровенностью.

Новый этап в рабочем движении должен охватить все живые силы передовых стран мира. Эти силы необходимо объединить и противопоставить фашизму, в том числе и фашизму сталинского типа.

Лев Давыдович говорил с таким подъемом, словно перед ним находилась прежняя тысячная аудитория, глаза его сверкали, голос был наполнен металлом. Я снова увидел и услышал прежнего Троцкого. Наша беседа прервалась стуком в дверь. Вошла Седова, жена Троцкого, она просила нас к столу, при этом обратилась к Льву Давыдовичу:

«Ты ведь сегодня выпил только один стакан чаю». Это была очень симпатичная женщина, в ее голосе и поведении чувствовалось какое-то благородство, мягкие черты лица и морщинки около глаз свидетельствовали о доброте и самоотверженности.

Я мысленно сравнивал ее с Александрой Львовной Бронштейн и сказал себе: обе они хороши. Я отказался от обеда, поблагодарил Льва Давыдовича за ответы на мои вопросы. Он пожал мне руку, улыбнулся и сказал: «Надо надеяться на лучшее».

Несмотря на такое напутствие, настроение у меня было невеселое. Я направился попрощаться с Белобородовым. Тогда я не мог предположить, что больше никогда не увижу ни Троцкого, ни Седову, ни Белобородова. В середине января 1928 года Троцкий будет арестован, выслан вначале в Алма-Ату, затем за границу.