На основе текста Шуламит Шалит - Монологи Григорова
«Судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке...»
Арсений Тарковский
Он недаром взял эти строки поэта эпиграфом к одной из глав своих воспоминаний. Он мог бы поставить их эпиграфом ко всей своей жизни. Неизвестный писатель, неизвестный философ. Человек больших знаний, великого духа, участник многих исторических событий ХХ века. Но только сегодня его имя приходит к людям.
Григорий Григоров, 1980 годы
Григорий Григоров подвел своеобразный итог своей жизни:
1923-1927 годы – ссылки без ареста. Эти 5 лет прошли под бдительным надзором ГПУ.
1928-1952 годы. Несколько раз приговаривался к лишению свободы, общий срок заключения 29 лет. Обвинялся в контрреволюционной деятельности и троцкизме.
Последний срок получил в 1952 году, находясь в концлагере 10 лет. Два срока недосидел. Всего провел в заключении 20 с половиной лет.
Досрочно освобождали дважды: в 1930 году из сибирской ссылки за полгода до окончания срока и в 1955 году из концлагеря за 8 лет до окончания срока. С конца 1941-го до середины 1944-го – финский плен, 2,5 года.
1940-1941 годы и 1955-1956 годы – жизнь под надзором МВД-КГБ без права проживания во многих городах и без права заниматься деятельностью, имеющей какое-либо отношение к идеологическим проблемам.
«Если принять во внимание, что физически и психически здоровый человек может плодотворно трудиться с 16 до 75 лет, – пишет Григоров, – если учесть, что 5 лет жизни – это работа в предреволюционном подполье и служба в Красной армии во время Гражданской войны, то я мог заниматься любимым делом только 17 с половиной лет, из которых 10 приходятся на возраст 65-75 лет. Это большая трагедия для любого, и особенно для творческого человека».
Григоров был необычайно и разнообразно одаренным человеком, прекрасно знал латынь, немецкий, с легкостью цитировал греческих и римских классиков, поэзию Генриха Гейне, много читал, любил музыку, прекрасно пел, учился в Московском государственном университете и Институте Красной профессуры, в возрасте 25-ти лет стал профессором философии. И какая судьба! И он, конечно, понимал, что опубликовать, по крайней мере, при жизни ему ничего не удастся.
Г. Григоров, молодой профессор философии
В объемных многоплановых воспоминаниях Г. Григоров рассказывает о своей жизни в тесном переплетении с бурными, кровавыми, дикими событиями, сотрясавшими Россию и Советский Союз на протяжении многих лет. Воспоминания охватывают период с 1905 года до 1983.
Григорий Исаевич Григоров родился в 1900 году. Немногим из его поколения довелось, пройдя множество кругов ада, просто дожить до наших дней. «Так много раз, – писал он, – кружилась надо мной смерть», а он выжил, написал воспоминания, подытожил свою жизнь. Он приехал в Израиль в 1989 году и прожил на этой земле 5 лет, а мог оказаться здесь 70 лет назад, если бы судьба повернулась иначе.
Ему было 16 лет, когда он приехал из провинции в большой город Екатеринослав. Поначалу он целыми днями бродил по улицам. Однажды его занесло в рабочий район, видимо, был день получки. Метрах в двадцати от себя он увидел молодую, красивую женщину. Она тянула за рукав рослого, черноволосого детину, уговаривая его идти домой, а тот ей на ласковое «голубчик» отвесил оплеуху. «Кровь бросилась мне в лицо, – вспоминает Григоров, – не помня себя, я налетел на парня и изо всех сил ударил его головой в живот». Но тут нашего героя пронзила жуткая боль: острые зубы впились в его щеку. Только заметив, что его рубашка в крови, он оглянулся. Это была она, та, за которую он заступился. Вокруг собралась толпа. Из этой заварухи его вытянули двое молодых людей в студенческих косоворотках. Одним из них был Муля – Авраам Шлионский, будущий знаменитый израильский поэт и переводчик. Они подружились. Вскоре Шлионский стал помогать ему в изучении языков, истории, литературы, они много спорили. Шлионский доказывал, что у евреев своя дорога: «Хватит нам служить другим народам, работать на их экономику, культуру, науку, пора уже иметь своих писателей, ученых, художников». Но Григорий отстаивал свое мнение. Он в ту пору считал сионистов розовыми идеалистами. Их пути разошлись. В 1921 году Шлионский уезжал в Эрец-Исраэль, звал его с собой, но Григоров, по его словам, все еще уповал на революцию, которая приведет к свободе, равенству и братству всех людей на свете.
Через 2 года его впервые арестуют. Но слова Шлионского он вспомнит только через 31 год, в 1952 году, когда в Норильском концлагере суд приговорит его к новому сроку, и впервые ему пришьют и сионизм. Он уже знал о создании государства Израиль и Войне за независимость, и «только теперь, в 52 года, на лагерных нарах, я до конца осознал, что никакие социальные революции не освободят евреев от унижений и не принесут им так необходимого человеческого достоинства».
А если бы уехал тогда со Шлионским, может быть, его имя украшало бы израильские энциклопедии и, возможно, сегодня мы рассказывали бы о Григорове как о великом еврейском философе. Как трагичны превратности рока!
Но все-таки и он победил судьбу, как библейский герой одолел всех своих преследователей, остался верен своему призванию, проанализировал и описал целую эпоху, прожил очень долгую жизнь, добрался до Израиля, где прожил еще 5 лет, умер в 1994 году в своей постели, попрощался с этим миром светло, по-настоящему и навсегда, перед самым началом XXI века. «Миллионы рабов, – писал он, – тяжко трудились и умирали на просторах Гулага. Я выжил случайно или что-то помогло мне?»
Г. Григоров в Израиле. Последние годы жизни. Ему за 90
Дожив до преклонных лет, наблюдая жизнь, читая и раздумывая, он захотел разобраться в своих мыслях и чувствах. Неужели бессмысленные многомиллионные жертвы ничему не научили народ этой страны – России? Три тысячи страниц его рукописи, как и жизнь духа этого человека, уникальны.
При рождении и еще 20 лет его звали Гершеле Монастырским. Родился он в городе Стародуб Черниговской губернии в трудовой многодетной еврейской семье. Смутно помнил своего прадеда по матери, который прожил 102 года, перед смертью сам зажег свечи, лег и тихо умер. Деревня, где жил его дед по отцу, находилась возле монастыря, оттуда пошла их фамилия. Превращение Гершеля Монастырского в Григория Григорова произошло в 1919 году, когда он в тылу Белой армии выполнял задание Екатеринославской подпольной организации. Для того чтобы понять, что же помогло Гершеле Монастырскому-Григорову сохранить физическое и духовное здоровье, ясность мысли, способность анализировать не только глобальные проблемы, но и собственные ошибки, надо вчитаться в эпиграфы, выписанные им в столбик один за другим. Они помогали ему в моменты отчаяния, вселяя надежду.
Г. Григоров (справа) с другом. Томск, 1924
Первым эпиграфом стали слова, которые часто повторяла его мама Рахель: «Гришенька, от судьбы не уйдешь». Дальше идут классики. Французский писатель Дюма: «На каких неуловимых и тончайших нитях висят подчас судьбы народов и жизнь множества людей». Немецкий поэт Гете: «Потерять мужество – все потерять». Английский поэт Байрон в поэме «Прометей»: «Сумел так мужественно и так гордо пронести свой жребий, противоборствуя судьбе. Ни на земле, ни даже в небе никем не сломленный в борьбе». Для кого он выписывает эти цитаты? Только ли для себя? Или и для внуков и правнуков, а, может, и для неведомого будущего читателя?
Эти эпиграфы выражают трудно разрешимые противоречия в жизни человека. Покориться судьбе, обстоятельствам, которые складываются без нашего участия, покорно плыть по течению событий, безропотно подчиниться чьей-то злой воле, или в меру своих возможностей противостоять обстоятельствам, ведь сознание, воля, энергия человека могут преодолеть многое. Сегодня это, безусловно, кажется наивным, но примером для подражания он с юности выбрал мифологического титана Прометея, который принес людям огонь и свет вопреки воле богов Олимпа. Этот образ олицетворял для него свободный дух, сильную волю, способность противостоять судьбе.
Г. Григоров в Норильском лагере. 1951
Вот несколько монологов Григория Григорова.
«В молодости я часто попадал в ситуацию, когда надо было решать, либо уповать на судьбу, либо что-то предпринять для спасения жизни. Я не касаюсь войны, когда смерть всегда рядом, но почему-то не думаешь, что шальная пуля может поставить последнюю точку в твоей судьбе. Совершенно иное состояние испытываешь, когда смерть может наступить от твоей ошибки, слабости, когда приходится рассчитывать только на собственные силы, выдержку, смекалку. Вот несколько очень острых ситуаций, в которых я оказался в молодости. 1919 год. По заданию подполья я еду поездом в Севастополь для организации связей с моряками Черноморского флота и рабочими Севастополя. На станции города Александровска в вагон вошли офицеры, начали проверять документы, искали комиссаров и евреев. Я в одном лице был тем и другим. Напряжение было сильнейшим, но внешне я сохранял спокойствие, делал вид, что читаю книгу. Подполье снабдило меня хорошими документами, но офицер стал внимательно меня рассматривать, после чего приказал произнести слово "кукуруза". Я четко и раскатисто произнес "кукурруза", сделав сильный нажим на букву "р", пронесло, а что было бы, если бы я плохо произнес "кукуруза"? Другой случай: мне с небольшой группой красноармейцев поручили доставить в Харьков золото, серебро и другие ценности. Их разложили в мешки, погрузили в вагоны, которые запломбировали. На станции Самойловка нас окружил конный отряд батьки Кныша – человек 300 с саблями и винтовками. Батька прокричал: "Что везете?" В голове молниеносно проносились мысли: "Что ответить?". Ответил: "Везем убитых солдат на их родину". После этого батька скомандовал: "Шапки долой!" и перекрестился. Все начали креститься. Кныш крикнул нам: "С богом, хлопцы!" Весь его отряд помчался в сторону Павлограда. А если бы Кныш решил заглянуть в вагоны? Что спасло? Выдержка, находчивость, знание психологии крестьян, собиравшихся тогда в разные банды…
Еще один тяжелый переплет, когда я уже не видел выхода, думал уже о том, как мои бедные родители воспримут известие о моей смерти. Я второй раз еду в Севастополь. На станции Синельниково пересадка. Здесь меня выдал предатель, санитар, знавший меня как политрука Екатеринославского военного госпиталя. Каратели дивизии Шкуро подвешивали меня за руки к потолку, били шомполами и плетками, добивались, чтобы я назвал товарищей по подполью. Истязания продолжались несколько дней. Когда я терял сознание, меня тащили в камеру, обливали холодной водой, на следующий день все повторялось. Я либо отрицал все, что сообщил предатель, либо молчал. Свое положение считал безнадежным. Следствие прекратилось совершенно неожиданно. Армия батьки Махно стремительной атакой захватила Екатеринослав. Махновцы разбили двери тюремных камер, освободили всех заключенных. Что спасло меня в этот раз? Здесь и судьба, и моя выдержка, способность переносить тяжелые физические пытки, о чем я и не подозревал».
Дина, жена Г. Григорова, в молодости
С будущей женой Диной Григорий познакомился в 1921 году. Она была старше его на 8 лет, разведенная, у нее было двое детей, девочки Вера – девяти и Поля – семи лет.
Дочери Дины – Вера и Поля
Он старше «дочек» всего на 14 и 12 лет, но станет им добрым отцом на всю оставшуюся жизнь. Дина его поразила: «Передо мной стояла женщина библейской красоты. Сверкающие каким-то внутренним огнем карие глаза улыбались. Лицо было совершенно чистым, никакой косметики. В манере ее поведения и разговоре не было ни малейших признаков кокетства, вместе с тем она как-то притягивала к себе внимание, в ней ощущалась внутренняя сила».
В 1934 году их арестуют вместе, объявят врагами народа. К тому времени, кроме Веры и Поли, у них был уже общий ребенок, Виссарион – 7 лет отроду. Дети врагов народа... Первое время Дине и Григорию разрешили быть в концлагере вместе, потом их разлучили.
Дина скончалась в 1972-м на 82-м году жизни. «Моя жена принадлежала к тем редким людям, которые в условиях дикого большевистского режима сохранили человеческое достоинство и высокие нравственные нормы. Я склоняю голову перед моей женой, необыкновенной женщиной, дорогим и верным другом. Ей адресую строки Лермонтова: "Я верю, под одной звездою мы с вами были рождены. Мы шли дорогою одною, нас обманули те же сны"».
Он прошел все испытания: Лубянку, Бутырку, тюрьмы, ссылки, одиночки, истерические крики за стеной, карцеры, избиения, голодовки, смерти. В 34-м году его обвинили в том, что он являлся теоретиком вновь организованной антисоветской партии и что во всех учебных заведениях, где преподавал философию, систематически разлагал студенчество и восстанавливал молодежь против партии. Он сказал следователю: «Вы автор этого подлого сочинения, вы и подписывайте его». Его чуть тогда не убили. От избиений он терял сознание. Ждал расстрела, а получил 5 лет концлагерей. Жизнь продолжается. «Арест в декабре 34-го года и следствие оказались для меня своего рода воротами, через которые я вошел в особую зловещую страну "Архипелаг Гулаг". Над этими воображаемыми воротами я бы большими огненными буквами начертал слова из "Божественной комедии" Данте Алигьери: "Здесь нужно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать советы"».
Очень скоро Григоров понимает, что предыдущий опыт заключения мало чего стоит. За 3-4 года после освобождения из сибирской ссылки многое изменилось во всей системе карательных органов. Чтобы обобщить свою тюремно-концлагерную эпопею в самой сжатой форме, Григорий Исаевич решил очертить круги сталинского ада, через которые ему довелось пройти. Их по его расчетам было десять.
Г. Григоров – фельдшер в Норильском лагере. 1951
Давайте наберемся терпения, выслушаем этого человека. Он так хотел, чтобы его услыхали, чтобы поняли, чтобы не раскисали ни от страха, ни от трудностей, чтобы ценили жизнь.
Круг первый: тюрьмы, следствия, изматывающие ночные допросы, лжесвидетели, избиения, карцеры.
Круг второй: этапы, шагаешь в колонне, проходишь по 25-30 километров в день, конвой, часто пьяный, постоянно кричит: "Шаг вправо, шаг влево – стреляем без предупреждения". К этому привыкнуть невозможно, все время напряжен.
Этапы по рекам в трюмах барж, плавучих камерах смертников. Одна бочка-параша на несколько сот заключенных, замурованных в трюме. От болезней умирали сотнями. В конце этапов из трюма выползали призраки.
Круг третий: пересылки. Здесь пересекались пути многих этапов. На пересылках происходили массовые, особо жестокие, смертельные схватки между уголовниками и политическими.
Круг четвертый: концлагеря. Общие работы до полнейшего изнеможения, некоторые умирали во время работы.
Круг пятый: барак усиленного режима в концлагере.
Круг шестой: внутренняя тюрьма и карцер в концлагере. Штрафной концлагерь.
Круг седьмой: болезни и голод. Преодоление испытаний этого круга во многом зависело от генотипа заключенного: наследственности, выносливости, но и от силы его духа, способности спокойно переносить и болезни, и голод, не впадать в отчаяние.
Круг восьмой: уголовники. Но им можно было противостоять и особенно успешно, если объединиться в группу. Меня несколько раз специально сажали в камеру к уголовникам, чтобы сломать. Для некоторых этот круг испытаний был очень тяжелым.
Круг девятый: Дамоклов меч вечной каторги, безысходность, ощущение этого в течение многих лет некоторых приводило к серьезным психическим расстройствам, человек погибал.
Круг десятый: Постоянное, ежечасное испытание воли, необходимость отстаивать свое человеческое достоинство, не опускаться, не расслабляться. Без этого смерть подкрадывалась незаметно. Многие умирали от того, что не могли выдержать общую обстановку концлагеря: опускались, ломались».
Очертив эти круги, он поставил точку, но потом переписал строку из «Божественной комедии» Данте, как нельзя лучше выражающую пережитое и только что сказанное. «Что за рок подвиг тебя спуститься раньше смерти в царство это?» Да, иногда смерть бывала предпочтительней рабства. «Думаю, – пишет Григорий Исаевич, – что и евреи, сгоревшие в Иерусалимском храме, защищаясь от римских полчищ, и спартаковцы древнего Рима, поднявшие восстание против своих угнетателей, и защитники крепости Массада, заколовшие мечами своих детей, жен и самих себя, шли на смерть только потому, что хотели быть свободными. Все они рабству предпочли смерть. Эти герои вошли в историю, а миллионы, оказавшиеся в архипелаге Гулаг, превратились в рабов, которые тяжко трудились и безвестно умирали. Вряд ли кто-нибудь сможет назвать число тех, кто бесследно сгинул в ледяной тундре, дремучей тайге, в водах сибирских рек.
Его, историка и философа, много лет волновал вопрос: какой рок подвиг миллионы российских граждан оказаться в архипелаге Гулаг? Он сделал попытку найти ответ на этот сложный вопрос. Серьезно проработав сочинения крупнейших историков России Ключевского и Соловьева, он пришел к выводу, что корни этого рока уходят в далекое прошлое России. Заканчивая работу над воспоминаниями, он понял, что описанием многочисленных подробностей рабского существования заключенных невозможно передать их состояние, когда они постоянно находились между жизнью и смертью, когда жизнь могла оборваться в любой момент. Поэтому он искал какое-то образное выражение этого состояния, которое было бы понятно людям, не побывавшим в сталинском аду, и вот к какому образу он пришел: «В течение многих лет я как бы был придавлен огромной каменной глыбой, но мог дышать, думать и немного шевелить руками и ногами, при этом душа была тверда, к советам страха не прислушивался, но любое неосторожное движение могло привести к тому, что глыба качнется и мне конец. Мне удалось выжить, я вышел на свободу, сохранил интерес к жизни, к науке, искусству, поэзии, литературе и даже пишу воспоминания. Мне хотелось понять, что же помогло мне выжить. Природа наделила меня хорошим здоровьем, физической силой, выносливостью, способностью переносить сильную физическую боль, отличной памятью, аналитическим складом ума. Все эти качества помогли. Что привили мне мои родители, к которым я относился с большой любовью и уважением? Очень многое: волю, предпочтение духовных ценностей материальным, трудоспособность, готовность выполнять любую работу, в том числе тяжелую и грязную, непритязательность к внешним условиям, любовь к учебе, уважение знаний и науки, и, может быть, самое главное – чувство собственного достоинства. Очень помогло мне переносить тяготы заключения то, что я до ареста в 34-м году много и основательно занимался философией. Сидя в одиночных камерах и карцерах, я погружался в философские системы Спинозы, Канта, Гегеля, полностью отключался от окружающего меня мира, от тяжких, мрачных мыслей, забывал, где я нахожусь. Именно тогда я осознал глубочайший смысл изречения французского философа, математика и физика Рене Декарта "Когито эрго сум": "Я мыслю, значит, существую". Да, можно лишить человека свободы, заковать в кандалы, бросить в каменный колодец, но если он продолжает мыслить, то его жизнь продолжается. А вот, на первый взгляд, не очень значительная деталь: «С юности я пристрастился к чтению поэзии и художественной литературы, у меня в памяти хранилось множество стихов, романов, драм. У Гете я вычитал и крепко запомнил на всю жизнь следующее: "Потерять мужество – все потерять". Находясь в заключении, я это глубоко осознал, и это помогло мне выстоять. А вот еще: в тюремной камере, когда я чувствовал, что моим сокамерникам становилось невыносимо тяжко и тоскливо, и они готовы затеять потасовку, я начинал рассказывать какой-нибудь роман или драму, и это очень благотворно действовало на всех, особенно на уголовников, у последних очень большим успехом пользовался роман Гюго "Отверженные"».
О великом поэте-философе Данте Алигьери, описавшем ад, современники говорили: «Он побывал там, он видел и вернулся» Те, что прошли через круги гитлеровского или сталинского ада, выжили и вернулись, должны написать о пережитом. Так он считал и сделал, надеялся, что это поможет ему и попрощаться с прошлым. Удалось ли? Кто знает...
«2,5 года я провел в финском плену. Это был своеобразный плен, я имел возможность на некоторое время покинуть лагерь военнопленных, пожить в Хельсинки и познакомиться, как живут граждане Финляндии, свободные люди в демократическом государстве. Эта жизнь для меня, родившегося и жившего в царской России, затем в большевистском Советском Союзе, оказалась совершенно неведомым миром, где весь жизненный уклад построен на основе личной свободы и равных прав всех граждан перед законом, на большом уважении к личности человека. С тех пор я имел возможность сопоставлять положение человека в Советском Союзе и в демократической стране. Вот уже давно нет Сталина, а сталинская система в несколько смягченной форме существует и незаметно признаков каких-либо серьезных перемен. В стране нет политических и социальных сил, способных осуществить радикальные перемены. Сталинский режим уничтожил миллионы наиболее инициативных, духовно богатых, не готовых мириться с ролью рабов. А что же представляет собой советское общество сегодня? Миллионы разрушенных семей и исковерканных судеб, миллионы вышедших на свободу, но полностью сломленных физически и духовно, миллионы бывших сталинских опричников, миллионы осведомителей и многомиллионная "номенклатура". В таком обществе еще долго не появится представление о праве, законе, нравственных нормах и демократии. Ну, а государственная система? Она оказалась не просто малоэффективной, а нежизненной, разрушительной. Отсутствуют стимулы для высокопроизводительного труда, особенно в деревне. Страна, которая до Февральской революции с примитивными орудиями сельскохозяйственного труда снабжала зерном Европу, а теперь ежегодно закупает миллионы тонн зерна за рубежом. На всех уровнях власти процветают коррупция, кумовство, протекционизм, пьянство. Варварски используются огромные природные богатства страны. Если так будет продолжаться, то страну ждет не только экономический крах, а полный хаос, что будет сопровождаться судорожным поиском выхода, который может привести и к большей заварухе. Как тут не вспомнить то, что писал замечательный писатель В.Г. Короленко: "…Есть бездны в общественном движении, как есть они в океане… Кто знает, кто проник в загадку приливов и отливов таинственного человеческого океана, кто поручится, что вал не поднимется вновь, также неожиданно и еще более грозно?" К этому трудно что-то добавить. Хотя что может быть страшнее тех катаклизмов, которые сотрясали Россию в ХХ веке? Я посоветовал моим детям очень серьезно подумать над этими словами В.Г. Короленко».
Г. Григоров заканчивает свои воспоминания стихами любимого им Байрона: «Мой кончен труд, дописан мой рассказ, и гаснет, как звезда перед зарею, тот факел, о который я не раз лампаду поздней зажигал порою. Что написал, то написал, не скрою, хотел бы лучше, но уж я не тот, уж верно, старость кружит надо мною».
Первый том книги Г. Григорова «Повороты судьбы и произвол» (Воспоминания 1905-1927) опубликован издательством ОГИ в Москве в 2005 году.
Второй и третий тома с тем же названием, но с подзаголовками «Воспоминания 1928-1972» и «Итоги и анализ произошедшего в России/СССР в ХХ веке» вышли в Израиле соответственно в 2008-м и в 2010-м.
«Судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке...»
Арсений Тарковский
Он недаром взял эти строки поэта эпиграфом к одной из глав своих воспоминаний. Он мог бы поставить их эпиграфом ко всей своей жизни. Неизвестный писатель, неизвестный философ. Человек больших знаний, великого духа, участник многих исторических событий ХХ века. Но только сегодня его имя приходит к людям.
Григорий Григоров, 1980 годы
Григорий Григоров подвел своеобразный итог своей жизни:
1923-1927 годы – ссылки без ареста. Эти 5 лет прошли под бдительным надзором ГПУ.
1928-1952 годы. Несколько раз приговаривался к лишению свободы, общий срок заключения 29 лет. Обвинялся в контрреволюционной деятельности и троцкизме.
Последний срок получил в 1952 году, находясь в концлагере 10 лет. Два срока недосидел. Всего провел в заключении 20 с половиной лет.
Досрочно освобождали дважды: в 1930 году из сибирской ссылки за полгода до окончания срока и в 1955 году из концлагеря за 8 лет до окончания срока. С конца 1941-го до середины 1944-го – финский плен, 2,5 года.
1940-1941 годы и 1955-1956 годы – жизнь под надзором МВД-КГБ без права проживания во многих городах и без права заниматься деятельностью, имеющей какое-либо отношение к идеологическим проблемам.
«Если принять во внимание, что физически и психически здоровый человек может плодотворно трудиться с 16 до 75 лет, – пишет Григоров, – если учесть, что 5 лет жизни – это работа в предреволюционном подполье и служба в Красной армии во время Гражданской войны, то я мог заниматься любимым делом только 17 с половиной лет, из которых 10 приходятся на возраст 65-75 лет. Это большая трагедия для любого, и особенно для творческого человека».
Григоров был необычайно и разнообразно одаренным человеком, прекрасно знал латынь, немецкий, с легкостью цитировал греческих и римских классиков, поэзию Генриха Гейне, много читал, любил музыку, прекрасно пел, учился в Московском государственном университете и Институте Красной профессуры, в возрасте 25-ти лет стал профессором философии. И какая судьба! И он, конечно, понимал, что опубликовать, по крайней мере, при жизни ему ничего не удастся.
Г. Григоров, молодой профессор философии
В объемных многоплановых воспоминаниях Г. Григоров рассказывает о своей жизни в тесном переплетении с бурными, кровавыми, дикими событиями, сотрясавшими Россию и Советский Союз на протяжении многих лет. Воспоминания охватывают период с 1905 года до 1983.
Григорий Исаевич Григоров родился в 1900 году. Немногим из его поколения довелось, пройдя множество кругов ада, просто дожить до наших дней. «Так много раз, – писал он, – кружилась надо мной смерть», а он выжил, написал воспоминания, подытожил свою жизнь. Он приехал в Израиль в 1989 году и прожил на этой земле 5 лет, а мог оказаться здесь 70 лет назад, если бы судьба повернулась иначе.
Ему было 16 лет, когда он приехал из провинции в большой город Екатеринослав. Поначалу он целыми днями бродил по улицам. Однажды его занесло в рабочий район, видимо, был день получки. Метрах в двадцати от себя он увидел молодую, красивую женщину. Она тянула за рукав рослого, черноволосого детину, уговаривая его идти домой, а тот ей на ласковое «голубчик» отвесил оплеуху. «Кровь бросилась мне в лицо, – вспоминает Григоров, – не помня себя, я налетел на парня и изо всех сил ударил его головой в живот». Но тут нашего героя пронзила жуткая боль: острые зубы впились в его щеку. Только заметив, что его рубашка в крови, он оглянулся. Это была она, та, за которую он заступился. Вокруг собралась толпа. Из этой заварухи его вытянули двое молодых людей в студенческих косоворотках. Одним из них был Муля – Авраам Шлионский, будущий знаменитый израильский поэт и переводчик. Они подружились. Вскоре Шлионский стал помогать ему в изучении языков, истории, литературы, они много спорили. Шлионский доказывал, что у евреев своя дорога: «Хватит нам служить другим народам, работать на их экономику, культуру, науку, пора уже иметь своих писателей, ученых, художников». Но Григорий отстаивал свое мнение. Он в ту пору считал сионистов розовыми идеалистами. Их пути разошлись. В 1921 году Шлионский уезжал в Эрец-Исраэль, звал его с собой, но Григоров, по его словам, все еще уповал на революцию, которая приведет к свободе, равенству и братству всех людей на свете.
Через 2 года его впервые арестуют. Но слова Шлионского он вспомнит только через 31 год, в 1952 году, когда в Норильском концлагере суд приговорит его к новому сроку, и впервые ему пришьют и сионизм. Он уже знал о создании государства Израиль и Войне за независимость, и «только теперь, в 52 года, на лагерных нарах, я до конца осознал, что никакие социальные революции не освободят евреев от унижений и не принесут им так необходимого человеческого достоинства».
А если бы уехал тогда со Шлионским, может быть, его имя украшало бы израильские энциклопедии и, возможно, сегодня мы рассказывали бы о Григорове как о великом еврейском философе. Как трагичны превратности рока!
Но все-таки и он победил судьбу, как библейский герой одолел всех своих преследователей, остался верен своему призванию, проанализировал и описал целую эпоху, прожил очень долгую жизнь, добрался до Израиля, где прожил еще 5 лет, умер в 1994 году в своей постели, попрощался с этим миром светло, по-настоящему и навсегда, перед самым началом XXI века. «Миллионы рабов, – писал он, – тяжко трудились и умирали на просторах Гулага. Я выжил случайно или что-то помогло мне?»
Г. Григоров в Израиле. Последние годы жизни. Ему за 90
Дожив до преклонных лет, наблюдая жизнь, читая и раздумывая, он захотел разобраться в своих мыслях и чувствах. Неужели бессмысленные многомиллионные жертвы ничему не научили народ этой страны – России? Три тысячи страниц его рукописи, как и жизнь духа этого человека, уникальны.
При рождении и еще 20 лет его звали Гершеле Монастырским. Родился он в городе Стародуб Черниговской губернии в трудовой многодетной еврейской семье. Смутно помнил своего прадеда по матери, который прожил 102 года, перед смертью сам зажег свечи, лег и тихо умер. Деревня, где жил его дед по отцу, находилась возле монастыря, оттуда пошла их фамилия. Превращение Гершеля Монастырского в Григория Григорова произошло в 1919 году, когда он в тылу Белой армии выполнял задание Екатеринославской подпольной организации. Для того чтобы понять, что же помогло Гершеле Монастырскому-Григорову сохранить физическое и духовное здоровье, ясность мысли, способность анализировать не только глобальные проблемы, но и собственные ошибки, надо вчитаться в эпиграфы, выписанные им в столбик один за другим. Они помогали ему в моменты отчаяния, вселяя надежду.
Г. Григоров (справа) с другом. Томск, 1924
Первым эпиграфом стали слова, которые часто повторяла его мама Рахель: «Гришенька, от судьбы не уйдешь». Дальше идут классики. Французский писатель Дюма: «На каких неуловимых и тончайших нитях висят подчас судьбы народов и жизнь множества людей». Немецкий поэт Гете: «Потерять мужество – все потерять». Английский поэт Байрон в поэме «Прометей»: «Сумел так мужественно и так гордо пронести свой жребий, противоборствуя судьбе. Ни на земле, ни даже в небе никем не сломленный в борьбе». Для кого он выписывает эти цитаты? Только ли для себя? Или и для внуков и правнуков, а, может, и для неведомого будущего читателя?
Эти эпиграфы выражают трудно разрешимые противоречия в жизни человека. Покориться судьбе, обстоятельствам, которые складываются без нашего участия, покорно плыть по течению событий, безропотно подчиниться чьей-то злой воле, или в меру своих возможностей противостоять обстоятельствам, ведь сознание, воля, энергия человека могут преодолеть многое. Сегодня это, безусловно, кажется наивным, но примером для подражания он с юности выбрал мифологического титана Прометея, который принес людям огонь и свет вопреки воле богов Олимпа. Этот образ олицетворял для него свободный дух, сильную волю, способность противостоять судьбе.
Г. Григоров в Норильском лагере. 1951
Вот несколько монологов Григория Григорова.
«В молодости я часто попадал в ситуацию, когда надо было решать, либо уповать на судьбу, либо что-то предпринять для спасения жизни. Я не касаюсь войны, когда смерть всегда рядом, но почему-то не думаешь, что шальная пуля может поставить последнюю точку в твоей судьбе. Совершенно иное состояние испытываешь, когда смерть может наступить от твоей ошибки, слабости, когда приходится рассчитывать только на собственные силы, выдержку, смекалку. Вот несколько очень острых ситуаций, в которых я оказался в молодости. 1919 год. По заданию подполья я еду поездом в Севастополь для организации связей с моряками Черноморского флота и рабочими Севастополя. На станции города Александровска в вагон вошли офицеры, начали проверять документы, искали комиссаров и евреев. Я в одном лице был тем и другим. Напряжение было сильнейшим, но внешне я сохранял спокойствие, делал вид, что читаю книгу. Подполье снабдило меня хорошими документами, но офицер стал внимательно меня рассматривать, после чего приказал произнести слово "кукуруза". Я четко и раскатисто произнес "кукурруза", сделав сильный нажим на букву "р", пронесло, а что было бы, если бы я плохо произнес "кукуруза"? Другой случай: мне с небольшой группой красноармейцев поручили доставить в Харьков золото, серебро и другие ценности. Их разложили в мешки, погрузили в вагоны, которые запломбировали. На станции Самойловка нас окружил конный отряд батьки Кныша – человек 300 с саблями и винтовками. Батька прокричал: "Что везете?" В голове молниеносно проносились мысли: "Что ответить?". Ответил: "Везем убитых солдат на их родину". После этого батька скомандовал: "Шапки долой!" и перекрестился. Все начали креститься. Кныш крикнул нам: "С богом, хлопцы!" Весь его отряд помчался в сторону Павлограда. А если бы Кныш решил заглянуть в вагоны? Что спасло? Выдержка, находчивость, знание психологии крестьян, собиравшихся тогда в разные банды…
Еще один тяжелый переплет, когда я уже не видел выхода, думал уже о том, как мои бедные родители воспримут известие о моей смерти. Я второй раз еду в Севастополь. На станции Синельниково пересадка. Здесь меня выдал предатель, санитар, знавший меня как политрука Екатеринославского военного госпиталя. Каратели дивизии Шкуро подвешивали меня за руки к потолку, били шомполами и плетками, добивались, чтобы я назвал товарищей по подполью. Истязания продолжались несколько дней. Когда я терял сознание, меня тащили в камеру, обливали холодной водой, на следующий день все повторялось. Я либо отрицал все, что сообщил предатель, либо молчал. Свое положение считал безнадежным. Следствие прекратилось совершенно неожиданно. Армия батьки Махно стремительной атакой захватила Екатеринослав. Махновцы разбили двери тюремных камер, освободили всех заключенных. Что спасло меня в этот раз? Здесь и судьба, и моя выдержка, способность переносить тяжелые физические пытки, о чем я и не подозревал».
Дина, жена Г. Григорова, в молодости
С будущей женой Диной Григорий познакомился в 1921 году. Она была старше его на 8 лет, разведенная, у нее было двое детей, девочки Вера – девяти и Поля – семи лет.
Дочери Дины – Вера и Поля
Он старше «дочек» всего на 14 и 12 лет, но станет им добрым отцом на всю оставшуюся жизнь. Дина его поразила: «Передо мной стояла женщина библейской красоты. Сверкающие каким-то внутренним огнем карие глаза улыбались. Лицо было совершенно чистым, никакой косметики. В манере ее поведения и разговоре не было ни малейших признаков кокетства, вместе с тем она как-то притягивала к себе внимание, в ней ощущалась внутренняя сила».
В 1934 году их арестуют вместе, объявят врагами народа. К тому времени, кроме Веры и Поли, у них был уже общий ребенок, Виссарион – 7 лет отроду. Дети врагов народа... Первое время Дине и Григорию разрешили быть в концлагере вместе, потом их разлучили.
Дина скончалась в 1972-м на 82-м году жизни. «Моя жена принадлежала к тем редким людям, которые в условиях дикого большевистского режима сохранили человеческое достоинство и высокие нравственные нормы. Я склоняю голову перед моей женой, необыкновенной женщиной, дорогим и верным другом. Ей адресую строки Лермонтова: "Я верю, под одной звездою мы с вами были рождены. Мы шли дорогою одною, нас обманули те же сны"».
Он прошел все испытания: Лубянку, Бутырку, тюрьмы, ссылки, одиночки, истерические крики за стеной, карцеры, избиения, голодовки, смерти. В 34-м году его обвинили в том, что он являлся теоретиком вновь организованной антисоветской партии и что во всех учебных заведениях, где преподавал философию, систематически разлагал студенчество и восстанавливал молодежь против партии. Он сказал следователю: «Вы автор этого подлого сочинения, вы и подписывайте его». Его чуть тогда не убили. От избиений он терял сознание. Ждал расстрела, а получил 5 лет концлагерей. Жизнь продолжается. «Арест в декабре 34-го года и следствие оказались для меня своего рода воротами, через которые я вошел в особую зловещую страну "Архипелаг Гулаг". Над этими воображаемыми воротами я бы большими огненными буквами начертал слова из "Божественной комедии" Данте Алигьери: "Здесь нужно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать советы"».
Очень скоро Григоров понимает, что предыдущий опыт заключения мало чего стоит. За 3-4 года после освобождения из сибирской ссылки многое изменилось во всей системе карательных органов. Чтобы обобщить свою тюремно-концлагерную эпопею в самой сжатой форме, Григорий Исаевич решил очертить круги сталинского ада, через которые ему довелось пройти. Их по его расчетам было десять.
Г. Григоров – фельдшер в Норильском лагере. 1951
Давайте наберемся терпения, выслушаем этого человека. Он так хотел, чтобы его услыхали, чтобы поняли, чтобы не раскисали ни от страха, ни от трудностей, чтобы ценили жизнь.
Круг первый: тюрьмы, следствия, изматывающие ночные допросы, лжесвидетели, избиения, карцеры.
Круг второй: этапы, шагаешь в колонне, проходишь по 25-30 километров в день, конвой, часто пьяный, постоянно кричит: "Шаг вправо, шаг влево – стреляем без предупреждения". К этому привыкнуть невозможно, все время напряжен.
Этапы по рекам в трюмах барж, плавучих камерах смертников. Одна бочка-параша на несколько сот заключенных, замурованных в трюме. От болезней умирали сотнями. В конце этапов из трюма выползали призраки.
Круг третий: пересылки. Здесь пересекались пути многих этапов. На пересылках происходили массовые, особо жестокие, смертельные схватки между уголовниками и политическими.
Круг четвертый: концлагеря. Общие работы до полнейшего изнеможения, некоторые умирали во время работы.
Круг пятый: барак усиленного режима в концлагере.
Круг шестой: внутренняя тюрьма и карцер в концлагере. Штрафной концлагерь.
Круг седьмой: болезни и голод. Преодоление испытаний этого круга во многом зависело от генотипа заключенного: наследственности, выносливости, но и от силы его духа, способности спокойно переносить и болезни, и голод, не впадать в отчаяние.
Круг восьмой: уголовники. Но им можно было противостоять и особенно успешно, если объединиться в группу. Меня несколько раз специально сажали в камеру к уголовникам, чтобы сломать. Для некоторых этот круг испытаний был очень тяжелым.
Круг девятый: Дамоклов меч вечной каторги, безысходность, ощущение этого в течение многих лет некоторых приводило к серьезным психическим расстройствам, человек погибал.
Круг десятый: Постоянное, ежечасное испытание воли, необходимость отстаивать свое человеческое достоинство, не опускаться, не расслабляться. Без этого смерть подкрадывалась незаметно. Многие умирали от того, что не могли выдержать общую обстановку концлагеря: опускались, ломались».
Очертив эти круги, он поставил точку, но потом переписал строку из «Божественной комедии» Данте, как нельзя лучше выражающую пережитое и только что сказанное. «Что за рок подвиг тебя спуститься раньше смерти в царство это?» Да, иногда смерть бывала предпочтительней рабства. «Думаю, – пишет Григорий Исаевич, – что и евреи, сгоревшие в Иерусалимском храме, защищаясь от римских полчищ, и спартаковцы древнего Рима, поднявшие восстание против своих угнетателей, и защитники крепости Массада, заколовшие мечами своих детей, жен и самих себя, шли на смерть только потому, что хотели быть свободными. Все они рабству предпочли смерть. Эти герои вошли в историю, а миллионы, оказавшиеся в архипелаге Гулаг, превратились в рабов, которые тяжко трудились и безвестно умирали. Вряд ли кто-нибудь сможет назвать число тех, кто бесследно сгинул в ледяной тундре, дремучей тайге, в водах сибирских рек.
Его, историка и философа, много лет волновал вопрос: какой рок подвиг миллионы российских граждан оказаться в архипелаге Гулаг? Он сделал попытку найти ответ на этот сложный вопрос. Серьезно проработав сочинения крупнейших историков России Ключевского и Соловьева, он пришел к выводу, что корни этого рока уходят в далекое прошлое России. Заканчивая работу над воспоминаниями, он понял, что описанием многочисленных подробностей рабского существования заключенных невозможно передать их состояние, когда они постоянно находились между жизнью и смертью, когда жизнь могла оборваться в любой момент. Поэтому он искал какое-то образное выражение этого состояния, которое было бы понятно людям, не побывавшим в сталинском аду, и вот к какому образу он пришел: «В течение многих лет я как бы был придавлен огромной каменной глыбой, но мог дышать, думать и немного шевелить руками и ногами, при этом душа была тверда, к советам страха не прислушивался, но любое неосторожное движение могло привести к тому, что глыба качнется и мне конец. Мне удалось выжить, я вышел на свободу, сохранил интерес к жизни, к науке, искусству, поэзии, литературе и даже пишу воспоминания. Мне хотелось понять, что же помогло мне выжить. Природа наделила меня хорошим здоровьем, физической силой, выносливостью, способностью переносить сильную физическую боль, отличной памятью, аналитическим складом ума. Все эти качества помогли. Что привили мне мои родители, к которым я относился с большой любовью и уважением? Очень многое: волю, предпочтение духовных ценностей материальным, трудоспособность, готовность выполнять любую работу, в том числе тяжелую и грязную, непритязательность к внешним условиям, любовь к учебе, уважение знаний и науки, и, может быть, самое главное – чувство собственного достоинства. Очень помогло мне переносить тяготы заключения то, что я до ареста в 34-м году много и основательно занимался философией. Сидя в одиночных камерах и карцерах, я погружался в философские системы Спинозы, Канта, Гегеля, полностью отключался от окружающего меня мира, от тяжких, мрачных мыслей, забывал, где я нахожусь. Именно тогда я осознал глубочайший смысл изречения французского философа, математика и физика Рене Декарта "Когито эрго сум": "Я мыслю, значит, существую". Да, можно лишить человека свободы, заковать в кандалы, бросить в каменный колодец, но если он продолжает мыслить, то его жизнь продолжается. А вот, на первый взгляд, не очень значительная деталь: «С юности я пристрастился к чтению поэзии и художественной литературы, у меня в памяти хранилось множество стихов, романов, драм. У Гете я вычитал и крепко запомнил на всю жизнь следующее: "Потерять мужество – все потерять". Находясь в заключении, я это глубоко осознал, и это помогло мне выстоять. А вот еще: в тюремной камере, когда я чувствовал, что моим сокамерникам становилось невыносимо тяжко и тоскливо, и они готовы затеять потасовку, я начинал рассказывать какой-нибудь роман или драму, и это очень благотворно действовало на всех, особенно на уголовников, у последних очень большим успехом пользовался роман Гюго "Отверженные"».
О великом поэте-философе Данте Алигьери, описавшем ад, современники говорили: «Он побывал там, он видел и вернулся» Те, что прошли через круги гитлеровского или сталинского ада, выжили и вернулись, должны написать о пережитом. Так он считал и сделал, надеялся, что это поможет ему и попрощаться с прошлым. Удалось ли? Кто знает...
«2,5 года я провел в финском плену. Это был своеобразный плен, я имел возможность на некоторое время покинуть лагерь военнопленных, пожить в Хельсинки и познакомиться, как живут граждане Финляндии, свободные люди в демократическом государстве. Эта жизнь для меня, родившегося и жившего в царской России, затем в большевистском Советском Союзе, оказалась совершенно неведомым миром, где весь жизненный уклад построен на основе личной свободы и равных прав всех граждан перед законом, на большом уважении к личности человека. С тех пор я имел возможность сопоставлять положение человека в Советском Союзе и в демократической стране. Вот уже давно нет Сталина, а сталинская система в несколько смягченной форме существует и незаметно признаков каких-либо серьезных перемен. В стране нет политических и социальных сил, способных осуществить радикальные перемены. Сталинский режим уничтожил миллионы наиболее инициативных, духовно богатых, не готовых мириться с ролью рабов. А что же представляет собой советское общество сегодня? Миллионы разрушенных семей и исковерканных судеб, миллионы вышедших на свободу, но полностью сломленных физически и духовно, миллионы бывших сталинских опричников, миллионы осведомителей и многомиллионная "номенклатура". В таком обществе еще долго не появится представление о праве, законе, нравственных нормах и демократии. Ну, а государственная система? Она оказалась не просто малоэффективной, а нежизненной, разрушительной. Отсутствуют стимулы для высокопроизводительного труда, особенно в деревне. Страна, которая до Февральской революции с примитивными орудиями сельскохозяйственного труда снабжала зерном Европу, а теперь ежегодно закупает миллионы тонн зерна за рубежом. На всех уровнях власти процветают коррупция, кумовство, протекционизм, пьянство. Варварски используются огромные природные богатства страны. Если так будет продолжаться, то страну ждет не только экономический крах, а полный хаос, что будет сопровождаться судорожным поиском выхода, который может привести и к большей заварухе. Как тут не вспомнить то, что писал замечательный писатель В.Г. Короленко: "…Есть бездны в общественном движении, как есть они в океане… Кто знает, кто проник в загадку приливов и отливов таинственного человеческого океана, кто поручится, что вал не поднимется вновь, также неожиданно и еще более грозно?" К этому трудно что-то добавить. Хотя что может быть страшнее тех катаклизмов, которые сотрясали Россию в ХХ веке? Я посоветовал моим детям очень серьезно подумать над этими словами В.Г. Короленко».
Г. Григоров заканчивает свои воспоминания стихами любимого им Байрона: «Мой кончен труд, дописан мой рассказ, и гаснет, как звезда перед зарею, тот факел, о который я не раз лампаду поздней зажигал порою. Что написал, то написал, не скрою, хотел бы лучше, но уж я не тот, уж верно, старость кружит надо мною».
Первый том книги Г. Григорова «Повороты судьбы и произвол» (Воспоминания 1905-1927) опубликован издательством ОГИ в Москве в 2005 году.
Второй и третий тома с тем же названием, но с подзаголовками «Воспоминания 1928-1972» и «Итоги и анализ произошедшего в России/СССР в ХХ веке» вышли в Израиле соответственно в 2008-м и в 2010-м.
No comments:
Post a Comment