Смерть Сталина

Под Новый год я впервые увидел начальника Норильских концлагерей. Это был знаменитый своей жестокостью генерал Семенов. Однажды неожиданно распахнулась дверь нашей камеры и мы увидели человека огромного роста, толстого, с багровым лицом, напоминавшим морду бульдога: большой приплюснутый нос, серые навыкате глаза. «Лютый зверь» так его называли в Норильских концлагерях. Семенова сопровождала большая свита энкаведешников разных рангов. В камеру Семенов не вошел, стоял возле двери, ноги широко расставлены, руки уперты в бока. Генерал хриплым голосом спросил: «Есть жалобы? Довольны кормежкой? На работу выводят?» Какие повеяли ветры, что большой начальник стал спрашивать заключенных, чем они недовольны. Особенно неожиданно было услышать подобные вопрсы от генерала Семенова – «лютого зверя». Как видно, в Москве назревали какие-то серьезные перемены. Много можно было ответить Семенову. Но мы все молчали, понимали, что жалобы на администрацию приведут только к ужесточению режима. Не услышав от нас ответов на вопросы, генерал и вся его свита направились к другим камерам, а дверь нашей камеры захлопнулась.

Было известно, что Семенов проявлял особую жестокость в отношении политических заключенных. До его перевода на должность начальника Норильских концлагерей он был начальником НКВД Красноярского края. С этого поста его сняли не за совершенные им преступления, а за то, что кое-какие сведения об этих преступлениях каким-то образом просочились за границу. В Норильске генерал Семенов занимал большой особняк, имел личную охрану из автоматчиков и свору собах. За невыполнение производственных планов Семенов снимал с работы нерадивых начальников концлагерей, отправлял их в более отдаленные края. В связи с этим ужесточались требования к заключенным, не выполнявшим нормы выработки, что сопровождалось увеличением смертности.

Семенов часто приходил в бараки, становился на колени, проверял, нет ли чего под нарами. Немало заключенных расстреляли по личному указанию Семенова за нарушение лагерного режима, за попытку к бегству, за саботаж и уклонение от работы.

Однажды, когда рано утром нас вывели на работу, один из проходивших заключенных концлагеря незаметно подошел к нам и прошептал: «Кремлевская свинья умирает». Эта новость всех нас взбудоражила. Неужели наконец-то с исторической сцены сойдет советский Гитлер? Когда мы после работы вернулись в камеру, все разговоры велись только на эту тему. Строились самые различные предположения, но большинство политических нашей камеры пришли к заключению, что после смерти вождя-мракобеса будет объявлена амнистия. Все приободрились, появилась надежда на то, что мы не закончим жизнь в заключении.

На Большой Земле назревали события в связи с ожидавшейся смертью Сталина. Мы это ощутили в совершенно неожиданном «либерализме» администрации концлагеря и МВД. Дело в том, что некоторые из нас, получивших новые сроки, отбывали еще дополнительно год заключения во внутренней тюрьме за различные «прегрешения»: я - за непочтительное поведение на следствии и на суде. И вдруг тюремный срок для некоторых из нас кто-то решил сократить. В начале февраля 1953 года в камеру вошла группа людей в белых полушубках. Один из них зачитал список освобождаемых из внутренней тюрьмы «за хорошее поведение». В этом списке значились инженер, поэт, эстонец и я. Вся четверка – чистые «политики». Нас вывели с тюремного двора, привели к небольшому специальному бараку, где и заперли.

Через три дня нас выпустили из особого барака. Я встретился со своими товарищами, среди которых были и японец Судзуки, и венгерский студент Бела. Меня угостили белым хлебом, колбасой и сахаром. Подошел пожилой человек, протянул мне руку и назвался Михаилом Милославским. Он жил в бараке «спецов», сказал,что у них в бараке есть свободные места и я могу там поселиться. Я знал, что поселяться в барак без ведома администрации не разрешалось, но мне объяснили, что теперь администрация на все нарушения режима закрывает глаза. Это было приятной новостью. В бараке «спецов» жили ученые, инженеры, геологи, экономисты, прорабы – все те, кто проектировал строительство города Норильска, большой обогатительной фабрики (БОФ), медеплавильного завода, никелевых рудников и многих других объектов Красноярского края. «Спецы» составляли особую касту. Работали они не за страх, а за совесть, хотя многие из них находились в Норильских концлагерях уже по 10 лет. «Спецы» вели себя осторожно, боялись затрагивать политические темы.

Большинство заключенных с надеждой ожидали смерти Сталина, но были и такие, кто утверждал, что после Сталина будет еще хуже. 5 марта 1953 года кровавый кремлевский тиран скончался. Понятно то особое состояние заключенных, которые ожидали смерти Сталина. Одни понимали умом, другие интуитивно чувствовали, что со смертью кровавого диктатора-маньяка должны произойти какие-то перемены и в стране, и в концлагерях.

Меня включили в строительную бригаду, мы строили 5-ти и 6-тиэтажные дома. Я рыл котлованы, таскал кирпичи, замешивал цементный раствор. Мы боролись за 600-700 граммов хлеба. Бригадир «нажимал», крыл матом, но настроение у него было добродушное. Бригадир не возражал против перекура. Раньше это не разрешалось, повеяло свжим ветерком. Никто толком не знал, откуда дует этот ветерок. Речь зашла о политической амнистии после смерти Сталина, это стало самой животрепещущей темой в советских концлагерях.

Я так высказался по этому вопросу: «Да, все репрессии исходили от кровавого диктатора… Но под его руководством сформировался особый, очень многочисленный партийно-государственный класс, которому всегда будет необходим свой вождь. Единовластие в СССР не является случайностью, оно коренится в социальных и исторических условиях возникновения и развития России. Советские и партийные органы – это пустая юридическая форма. Они всегда проштампуют любое решение, принятое в узком кругу высших партийных чиновников. Вопрос может стоять так: каков будет по характеру, культуре, нравственному уровню очередной вождь… Если это будет либерал, да к тому же умный человек, то он проведет политическую амнистию… Я думаю, что в сложившихся условиях политическая амнистия неизбежна, трудно только сказать, в какой форме она будет проведена.» После смерти Сталина режим в концлагере немного ослаб, но общий распорядок жизни не изменился. Все шло своим чередом: на ночь бараки запирали, за нарушение режима сажали в БУР, у ворот перед выходом на работу и при возвращении обыскивали. Смертность, как и прежде, была высокой, ежедневно хоронили несколько человек на пустыре, примыкавшем к концлагерю. Вот только заключенные стали держать себя свободнее, чаще и более открыто обсуждали самые различные проблемы.